Растворенные в цвете: дружба Эдуарда Мане и Клода Моне
Их первое столкновение нельзя было назвать удачным.
Вот сквозь толпу парижской интеллигенции скользит бородатый мужчина — никто иной, как скандально известный художник Эдуард Мане. Его работы уже успели всколыхнуть высокое общество два года назад, когда его работа «Завтрак на траве» была отвергнута французской художественной академией за свой рискованный сюжет, но сегодня, на салоне 1865, он уверен — все будет совсем иначе. Сегодня его талант обязательно будет понят, его гениальность наконец будет признана и его примут как величайшего художника. Сегодня он представляет «Олимпию».
«Олимпия» — Эдуард Мане, 1863 год
О, эта «Олимпия»! Вальяжно раскинувшаяся на кровати полностью обнаженная девушка так дерзко смотрит зрителю прямо в глаза. На ее лице — ни тени стеснения, только холодный уверенный взгляд. Она даже не пытается прикрыться или принять хоть сколько-нибудь кокетливую позу, ей будто бы абсолютно все равно на свою наготу, возможно, она даже проститутка — совсем не тот женский образ, который принято изображать в высоком искусстве. Абсолютная пошлость и неслыханная безнравственность — именно так охарактеризует сегодня эту картину почтенная публика.
«Никогда и никому еще не приходилось видеть что-либо более циничное, чем эта „Олимпия“. Это — самка гориллы, сделанная из каучука и изображенная совершенно голой, на кровати».
Но все это чуть позже, а пока Мане идет, полный энтузиазма, по вернисажу, представляя свой долгожданный триумф. И, кажется, его надежды вовсе не напрасны — он слышит, как проходящие мимо люди хвалят «прекрасный пейзаж Мане». Его удовольствию нет предела — наконец общество оказалось готово оценить свежие идеи! Но постепенно улыбка сходит с его лица — почему же «пейзаж»? Разве можно хоть сколько-то назвать его работу «пейзажем»? Дойдя до стенда он оказывается ошарашен: рядом с его прекрасной «Олимпией», под его фамилией (да еще и написанной с ошибкой!), какой-то неизвестный молодой художник выставил свой «Пойнт-де-ла-Эв» — сумрачный морской пейзаж. Что это? Наглость молодежи? Злая шутка? Попытка продвинуться за счет его известности?
«Пойнт-де-ла-Эв во время отлива» — Клод Моне, 1864
Эта ситуация приводит Мане в бешенство, но самого наглеца даже нет на месте, а у него самого вскоре появляются проблемы посерьезнее — «Олимпия» оказывается осмеяна, он сам — унижен, так что временно этот казус забывается.
Разбитый критикой, Эдуард на время берет перерыв от искусства и уезжает из страны. Однако время залечивает душевные раны, и вот спустя некоторое время он возвращается в Париж. На улице Гюйо он снимает студию, где творит, а по вечерам спускается прогуляться и посидеть в местных кафе, встречаясь с друзьями. В один из таких вечеров Закари Астрюк приводит к нему того самого пейзажиста-имитатора с салона, и Мане вот-вот вновь охватит злость, — но! — к счастью, неожиданно оказывается, что вся история — лишь недоразумение, глупая шутка судьбы. Молодого художника действительно зовут Моне, Клод Моне, не так давно прибывший из Гавра покорять своим талантом столицу Франции. А еще оказывается, что у художников гораздо больше общего, чем просто фамилия — они начинают общаться, сдруживаются, а ситуация в салоне остается лишь смешным воспоминанием.
«А! Так это вы подписываетесь именем Моне! — восклицает Мане. — Вам везет, молодой человек, успехи сопровождают ваши дебюты в Салоне. — И после секундного молчания: — Ваша „Дама в зеленом платье“ была хороша, но ее слишком высоко повесили. Надо бы взглянуть на нее поближе» — (Анри Перрюшо. «Эдуард Мане»)
«Камилла в зелёном платье» — Клод Моне, 1866
Дружба художников развивается, сливая их судьбы все больше и больше. Их отношения — нежные, крепкие и во многом покровительские — все же, Эдуард был старше, богаче и известнее Клода. Последний часто обращался к другу с просьбой дать денег в долг, и тот ни разу не отказывал.
«Извините меня за то, что я так часто обращаюсь к Вам, — писал он в январе Мане, — но от того, что Вы принесли мне, уже ничего не осталось. Я снова без гроша. Если бы Вы смогли, не стесняя самого себя, ссудить мне 50 франков, то оказали бы мне большую услугу» — (Анри Перрюшо. «Эдуард Мане»)
Его щедрость в целом не знала пределов: когда жена друга заболела, он списал все его долги; когда тот потерял дом — он нашел ему домик близ берега Сены, недалеко от своего. В тех местах, летом 1874 года, они часто встречались семьями, рисовали друг друга, иногда вместе с заглядывающим в гости Ренуаром.
«Семья Моне в их саду в Аржантее» — Эдуарда Мане, 1874 | «Мадам Моне с сыном» — Пьер-Огюст Ренуар, 1874
Эти светлые дни мы можем наблюдать в их картинах. Так, одним знойным летним днем, Мане пишет «Семья Моне в их саду», запечатлевая его друга, копающегося в траве, и его жену с сыном, отдыхающих рядом. В это время к ним присоединяется Ренуар и, вдохновленный, одолжив кисти и краски, садится рядом писать почти ту же самую сцену («Мадам Моне с сыном»). Мане то и дело недовольно косится на незваного соседа, а после тайком сообщает Клоду: «Послушай, но этот тип — полная бездарность. Прошу тебя, скажи ему как другу — пусть вообще бросит заниматься живописью!»
«Послушай, но этот тип — полная бездарность. Прошу тебя, скажи ему как другу — пусть вообще бросит заниматься живописью!»
Путешествуя дальше по полотнам художников и их друзей, мы можем наблюдать все больше следов их дружбы. Вот на «Мастерской» их друга Фредерика Базиля они в углу обсуждают его новую работу, а вот они на «Мастерской в квартале Батиньоль» Фантена в кругу друзей сидят за мольбертом.
«Мастерская художника на улице Кондамин» — Фредерик Базиль, 1870 | «Мастерская в квартале Батиньоль» — Анри Фантен-Латур, 1860-1865
Под влиянием друга, в работах Мане начинают проявляться явные признаки импрессионизма, что совершенно не случайно — Эдуард восхищался талантом Клода, называя его «Рафаэлем воды». Именно Клод дарит ему любовь к рисованию на пленэрах; Мане присоединяется к другу, работающему в своей лодке-мастерской, и, пока тот пишет яркие сцены солнечных дней на Сене, Эдуард пишет самого Моне. Его работы расцветают чистыми, светлыми тонами, столь любимыми его другом.
«Моне на своей лодке», «В лодке», «Аржантей» — Эдуард Мане, 1874
Возможно, именно из-за этого периода его творчества, а так же из-за схожих фамилий и общих друзей-импрессионистов, Мане так часто ошибочно называют одним из создателей движения. Эта путаница даже не продукт нашего времени, ведь еще при жизни художников импрессионистов часто считали «шайкой» Мане. Неудивительно — все они были в своем роде бунтарями, которых высокая публика осуждала за эксперименты и высмеивала, а Эдуард был самым старшим и известным, так что слава основателя и «короля» приписывалась ему. Но нужно заметить, что он сам это звание всецело отвергал, желая двигаться по собственному пути, а на выставках импрессионистов никогда не выставлялся — его целью всегда было официальное признание академии.
«Я никогда не стану выставляться на задворках; я вступаю в Салон через главный вход» — (Анри Перрюшо. «Эдуард Мане»)
Нежелание Эдуарда влиться в движение импрессионистов часто служило поводом для перепалок между друзьями, но они всегда оканчивались миром, все же, в итоге, их цели были близки — идти своим путем, не оглядываясь на общественное мнение. Так или иначе, Мане всегда восхищался своими друзьями, в его студии всегда висели их работы, он всегда рьяно защищал их талант перед другими.
«Да поглядите же на этого Дега, на этого Ренуара! Поглядите на этого Моне. Мои друзья — настоящие таланты!» — (Анри Перрюшо. «Эдуард Мане»)
Но человеческая жизнь скоротечна — постепенно, Эдуарда одолевает атаксия, он тяжело болеет и тает на глазах. В последний год своей жизни он пишет «Бар в „Фоли-Бержер“» (в котором можно отследить некоторые веяния и импрессионизма в том числе), и, наконец, получает долгожданное признание широкой публики.
«Бар в „Фоли-Бержер“» — Эдуард Мане, 1882
Это счастье не длится долго — в апреле 1883 года его жизнь в муках обрывается в пятьдесят один год. Отсюда начинается финальный и, возможно, самый яркий эпизод, иллюстрирующих их с Клодом дружбу — судьба «Олимпии», с которой во многом и началось их знакомство.
Вдове Мане нужны деньги, и очень кстати появляется некий американский коллекционер, желающий выкупить картину. Но Клода это совершенно не устраивает — он считает «Олимпию» шедевром и национальным достоянием страны, который никак нельзя отдавать в частные руки одного иностранца. Он решает выкупить картину у вдовы и поместить ее в Лувр, но эта идея не поддерживается ни вышестоящими лицами, отторгающими возможность нахождения Мане в Лувре, ни даже многими общими друзьями — одни сомневаются в целесообразности данной идеи, другие считают ее несвоевременной.
К примеру, Антонен Пруст выражает сомнение, стоит ли «Олимпия» почестей Лувра; заявляя, что вся эта затея — лишь попытка «помочь вдове великого живописца». А Эмиль Золя, при жизни Эдуарда столь часто певший в своих статьях ему восхищенные оды, вовсе отказывается вложить свои деньги:
«Я глубоко опечален, но… я раз и навсегда зарекся покупать картины — даже для Лувра… Я достаточно защищал Мане своим пером, чтобы опасаться сегодня упрека, будто пытаюсь умалить его славу. Мане войдет в Лувр, но нужно, чтобы он вошел туда сам в результате полного национального признания его таланта, а не окольным путем, как результат подарка, что все-таки отдает рекламной шумихой определенной группировки художников»
Однако память друга важнее для Клода, потому он не сдается и, бросив на время искусство, занимается сбором денег на покупку картины. Он открывает общественную подписку, куда деньги может прислать каждый гражданин — и дело начинает двигаться с мертвой точки.
«Сегодня я купил кусочек Олимпии» — Тулуз Лотрек, приславший 100 франков
Вскоре, деньги оказываются собраны. Начинаются длительные переговоры с администрацией — те вроде бы и рады принять подарок, но четких обещаний по поводу Лувра не дают. Картина попадает в Люксембургский музей, где долгое время ждет перемещения в Лувр, а спустя семнадцать лет наконец там оказывается, за что можно поблагодарить Клемансо, друга Моне и, на тот момент, премьер-министра. Так, Клод посмертно возвращает долг другу — и возвращает его с лихвой.
