Нигредо. Ночь инструмент-сущих, или как философствовать сломанным молотом
Мы начали с разговора о фиаско, которое терпит модернизм, главной философемой которого всегда был контроль — над медиумом, материей вообще и, заодно, над духом (в том числе, над человеком) и ещё, например, над структурами мышления, которые вдохновитель модерна Ницше предлагал обрабатывать молотком («Сумерки идолов, или как философствуют молотом», 1888), чтобы сколотить их поплотнее, избавившись от трухи и пустот. Амплитуда движений модернистского молота оказывается чрезмерной, что приводит к ужасным катастрофам в XX веке, после чего к обезумевшему царатуштре на цыпочках подкрадывается постмодерн. Шуточками, болтовнёй и щекоткой молотобойца удаётся на какое-то время утихомирить, а на выпавший из ослабевшей десницы инструмент ещё в 1927 году обращает внимание Мартин Хайдеггер — и обнаруживает его сломанным.
Пока инструмент исправен, он растворяется в своём применении и интересует нас лишь постольку, поскольку решает нашу задачу. Позже Джонатан Айв, директор по дизайну Apple, обозначит это как идеал, к которому должно стремиться в дизайне, а Хайдеггер называет это Zuhandenheit — «подручность»: молоток не объект созерцания, а средство забивания гвоздей; по терминологии Хармана, инструмент-сущее отступает от нас во тьму, прикрываясь своей функцией как вуалью. Но стоит молотку сломаться, как он выпадает из инструментальной сети и предстаёт перед нами в своей «наличности» (Vorhandenheit) — избыточно присутствующий предмет, выброшенный на берег из потока использований.
Сломанный молоток бесполезен, и поэтому прекрасен в своей непостижимой неуместности, сквозь которую просвечивает его тёмная реальность. Он странен, потому что не соответствует человеческим целям и ожиданиям; он выскальзывает из рук, потому что скользок и к нему не пристают никакие концептуализации; он обнаруживает собственный горизонт существования.
Чем нас обогатит предположение, что любой наш инструмент изначально сломан, то есть любая наша практика разворачивается не в круге света, а в ночи инструмент-сущих — в темноте, где каждая вещь выворачивается своей нечеловеческой изнанкой?
Ницше, вооружившись философским молотом, простукивал идолов современной ему культуры, чтобы определить, пусты ли они; наша ситуация сложнее: мы замираем, прислушиваясь к тому, как молот стал сейсмографом пульсаций хаоса. Наш инструмент обретает агентность и волю и сам вслушивается во что-то за пределами наших намерений.
В этой книге мы предлагаем проектировать в темноте, принимая её как необходимое условие творчества. Если модернист мог сказать своему молотку «ты принадлежишь мне и будешь делать то, что я скажу», то теперь художественные инструменты переросли нас и порой могут без нас обойтись — мы только мешаем своими претензиями на контроль. Мы можем задать направление, но не маршрут; мы намечаем область, но не точку.
Батаевская «проклятая часть» — зона траты, бесполезности, избытка, которая не укладывается в экономику обмена и производства, — не просто излишек, а плодородный нигредо-субстрат, в котором, умирая, вызревают зёрна смыслов. Художник в этой светлой ночи возделывает ужасающую чёрную почву, чтоб выросло, что вырастет.
Философствовать сломанным молотом — значит принять непрозрачность и неприсваиваемость собственного инструментария. Тимоти Мортон заметил, что некоторые объекты, с которыми мы имеем дело, настолько сложны, что не поддаются схватыванию; такими «гиперобъектами» стремительно становятся и наши инструменты — непостижимые, распределённые во времени и пространстве, липнущие к рукам и в то же самое время выскальзывающие из них.
Нигредо — это практика, которая делает ставку не на идеальный контроль, а на бесстрашное и потому плодотворное неведение: «Мы не знаем, что произойдёт дальше, — и поэтому продолжаем».
